Наличие музыкальной памяти, музыкального слуха, обладание чувством ритма, эмоциональной восприимчивостью к музыке называют музыкальными способностями. Практически все люди в той или иной степени имеют все эти дары от природы и при желании могут развивать их. Выдающиеся музыкальные способности встречаются гораздо реже.

К явлению исключительных музыкальных дарований можно отнести такой «набор» психических свойств художественной личности: абсолютный слух, феноменальная музыкальная память, незаурядная способность к обучению, творческая одаренность.

Высшие проявления музыкальности

У русского музыканта К.К. Сараджева с детства обнаружился уникальный музыкальный слух. Для Сараджева все живые существа и неодушевлённые предметы звучали в определённых музыкальных тонах. Например, один из знакомых Константину Константиновичу художников, был для него: ре-диез мажор, к тому же, имеющий оранжевый оттенок.

Сараджев утверждал, что в октаве он ясно различает по 112 диезов и по 112 бемолей каждого тона. Среди всех музыкальных инструментов К. Сараджев выделял колокола. Гениальный музыкант создал нотный каталог звуковых спектров колоколов московских звонниц и более 100 интереснейших композиций игры на колоколах.

Ф. Лист, С.В. Рахманинов, Д. Энеску и другие гениальные музыканты обладали феноменальной памятью: они могли, глядя в нотный текст, без инструмента запомнить музыкальное произведение с фантастической быстротой и точностью.

Ф. Лист сыграл с листа, как вспоминал М.И. Глинка, несколько номеров из его рукописной партитуры оперы «Руслан и Людмила», сохранив все ноты – к удивлению слушателей (почерк Глинки был очень неразборчив). Помогла Ф. Листу необыкновенная музыкальная интуиция.

Однажды, по просьбе М. Равеля, перед придирчивым нотным издателем Д. Энеску блестяще сыграл наизусть новую скрипичную сонату Равеля. Текст её он впервые увидел за полчаса до исполнения.

И.С. Бах, В. Моцарт запоминали сложнейшие оркестровые произведения, услышав их всего один раз. Редчайшей музыкальной памятью обладали всемирно известные исполнители: И. Гофман, С. Фейнберг. Л. Оборин, С. Рихтер, Д. Ойстрах, что помогало им иметь огромный концертный репертуар.

Спутник музыкальной одарённости – дар виртуозной игры на музыкальных инструментах. Высочайшая техника владения инструментом, дающая неограниченную свободу исполнительским движениям, для музыкального гения, прежде всего, является средством, позволяющим ему глубоко и вдохновенно раскрывать содержание музыки.

С. Рихтер играет “Игру воды” М. Равеля

Примером необыкновенных музыкальных способностей может служить и явление импровизации на заданные темы, когда музыкант создаёт музыкальное произведение, без предварительной подготовки, в процессе его исполнения.

Дети – музыканты

Отличительным признаком необычных музыкальных способностей является их раннее проявление. Одарённые дети отличаются прочным и быстрым запоминанием музыки, склонностью к музыкальному сочинительству.

Дети, имеющие музыкальный талант, уже к двум годам чисто интонируют, а к 4-5 годам научаются свободно читать ноты с листа и воспроизводят нотный текст выразительно и осмысленно. Вундеркинды – это необъяснимое пока наукой чудо. Бывает, что артистизм и техническое совершенство, зрелость исполнения маленьких музыкантов оказывается лучше игры взрослых.

В. Моцарт с 4-х лет начал играть на клавире и скрипке, сочинял музыку. С 6-ти лет он давал концерты в Европе, на которых исполнял свои и чужие произведения, читал с листа с необыкновенной лёгкостью, импровизировал на заданные темы. Ф. Лист с раннего детства удивлял слушателей виртуозной игрой на фортепьяно.

Сейчас во всем мире наблюдается расцвет детского творчества и вундеркиндов сегодня немало.

11-летняя девочка – вокалистка из Москвы В. Оганесян поёт сложные оперные арии, С 4-х лет выступает на сцене юная российская пианистка В. Кутузова, скрипач из Берлина А. Камара начал с 2-х лет играть на скрипке.

Юный дирижер из Узбекистана Эдуард Юденич вышел на сцену в 6 лет руководить симфоническим оркестром. Занятия игры на скрипке он начал в трёхлетнем возрасте, потом освоил фортепьяно. Имея феноменальную музыкальную память, мальчик знает наизусть партитуры всех произведений, которыми дирижирует. Семи лет отроду он дирижировал оркестром, исполнявшим оркестровую поэму Листа «Прелюды».

Ф. Лист “Прелюды” – дирижирует Эдуард Юденич

С уверенностью можно сказать, что Чехов, более чем кто-либо, показал всю гибкость, красоту, изящество и разнообразие русского языка. Однако он никогда не прибегал к выковыванию новых, искусственных слов. Заслуга его в том и заключается, что он, не переставая, учился языку, где только мог. И нельзя утверждать, что эта незримая работа давалась ему очень легко. Юношеские его рассказы далеко не свободны от южнорусских оборотов и речений, между тем как последние произведения изумительны по чистоте языка. Чеховские корректуры свидетельствуют наглядно о громадной, терпеливой обработке стиля. Впрочем, поглядите также и на рукописи Пушкина. У Чехова еще долго будут учиться языку русские писатели.

Язык Толстого напоминает постройку, возводимую великанами: чтобы о ней судить, нужно глядеть на нее издали. Язык Чехова - нежное и тонкое плетение, которое можно рассматривать и в лупу.

Часто Чехов любил говорить: «Знаете что? В России через десять лет будет конституция».

Теперь Чехову было бы пятьдесят лет - возраст мудрости. Если бы его пощадила судьба, он пережил бы с нами и ужасный конец войны, так волновавший его предсмертное сознание, и дни свобод, и дни крови, и теперешние дни - дни усталости, недоверия, предательства и общественного отупения. Бог знает как отразились бы грозные, смешные, жестокие, нелепые и печальные явления последнего поколения в его большой и чуткой душе. Но пророчество его исполнилось самым странным образом.

Широкая публика недоросла до Чехова. Часто слышишь, как в библиотеке спрашивают: «Дайте что-нибудь посмешнее, например, Чехова». Так Чехов у публики и слывет смешным писателем. А между тем в большинстве его юмористических рассказов (за исключением самых ранних) всегда скрыта глубокая и печальная мысль. Разве в конце концов не трагичен образ чиновника, который нечаянно чихнул на лысину чужого генерала и умер от перепуга, или мужика, бессознательно отвинтившего рельсовые гайки на грузила и не понимающего, за что его судят? Или, может быть, это уж такое свойство русского юмора - таить в себе горечь и слезы?

Пути русской литературы всегда были отмечены, точно придорожными маяками, внутренним сиянием отдельных личностей, душевным теплом тех праведников, без которых «несть граду стояния». В этом смысле Чехов непосредственно примыкает К скорбным и кротким обликам Гаршина и Успенского.

В смерти Чехова заключался какой-то глубокий символ настоящего литературного разброда. Точно вот ушел он, и вместе с ним исчезла последняя препона стыда, и люди разнуздались и заголились.

Конечно, здесь нет связи, а скорее совпадение. Однако я знаю многих писателей, которые раньше задумывались над тем, что бы сказал об этом Чехов. Как поглядел бы на это Чехов?

Чехов говорил о театре так: «Лет через сто - или совсем не будет театра, или он примет такие формы, каких мы даже себе не можем представить. В таком же виде, как он есть теперь, он доживает последние дни».

Странно однажды ответил Чехов знакомому, который вышучивал при нем спиритизм:

«Я не порицаю, не утверждаю, но и не смеюсь. Разве мы понимаем, например, настоящую суть телеграфа? Однако посылаем депеши».

В смерти Чехова заключался какой-то глубокий символ теперешнего литературного разброда. Точно вот ушел он, и вместе с ним исчезла последняя препона стыда, и люди разнуздались и заголились.

Может быть, в том, о чем я говорю, нет внутренней логической связи, а есть только совпадение или приказ духа времени, но я знаю многих писателей, которые раньше, прежде чем писать, задумывались над тем, что бы сказал или подумал Чехов о написанном ими.

Широкая публика и до сих пор еще не доросла до Чехова. Часто слышим, как в библиотеках спрашивают:

Дайте что-нибудь посмешнее, например, Чехова. Так Чехов у публики и слывет смешным писателем, а между тем в большинстве его юмористических рассказов (за исключением самых ранних) всегда скрыта глубокая и печальная мысль. Разве в самом деле не трагичен образ человека, который нечаянно в театре чихнул на плешь чужого генерала и потом, тщетно извиняясь перед ним и надоев ему до отвращения, умер от перепуга. А тот мужик, который бессознательно отвинтил рельсовые гайки на грузила и не понимает, за что его судят, и в то же время следователь не понимает мужика. Разве это не грозное пророчество? Или в самом деле свойство русского юмора - таить в себе горечь, слезы и пророчество? Толстой, великий капризник, любил и ценил Чехова больше, чем все его современники, и, конечно, гораздо больше, чем все его профессиональные критики, но ведь, согласитесь с тем, что у обоих - в том, что создали, - яснее всего звучат честность и правда. Оттого-то их обоих и перечитывают по многу раз, учась у них самой легкой вещи - любви к жизни.

У меня осталась в моем гатчинском доме фотография, снятая с Толстого и Чехова. Место снимка «Гаспра» (имение графини Паниной). Толстой, седой, бородатый, в белом халате, пьет утренний кофей. Чехов сидит рядом, положив ногу на ногу. Толстой так увлекся разговором, что совсем забыл о своем утреннем завтраке. Он сжал в правой руке чайную ложку (конец над большим пальцем), как будто он грозит ею. У Чехова милая-милая и только чуть-чуть лукавая улыбка (кстати, я никогда не видел улыбки прелестнее чеховской). И Толстой как будто бы говорит Чехову: «Во-первых, Антон Павлович, надо писать по возможности просто». А потупленный, улыбающийся взгляд Чехова как будто отвечает:

Лев Николаевич, это же труднее всего на свете!

Ведь соседство с Толстым было бы Чехову совсем не неприятно.

Антон Павлович Чехов (1860-1904) – общепризнанный гениальный писатель и драматург. Чехов не был святым или ангелом во плоти. Он часто пренебрегал жалобами сестры, мучавшейся от мигрени и одиночества. Отдал любимого мангуста в Московский зоопарк, который сам обозвал кладбищем для животных. От своих поклонниц Чехов требовал невозможного – оставить его в покое после мгновений счастья. Тем не менее, люди к нему тянулись, как мотыльки на пламя свечи. Во многих странах его рассказы читают запоем, а в Японии после атомной бомбардировки первым спектаклем, поставленным в возрожденном театре, был «Вишневый Сад».

Антон Чехов родился в Таганроге в семье купца, бывшего крепостного, владельца бакалейной лавки. Его отец торговал без особого рвения, больше интересуясь церковными службами, пением и общественными делами. У Антона не было полноценного детства: он то сторожил лавку отца, то пел в церковном хоре. Сам же мальчик обожал читать. Часто он разыгрывал целые сценки перед знакомыми. В 1876 его отец разорился и сбежал от кредиторов в Москву вместе со всеми домочадцами. Антон остался в Таганроге еще на два года, чтобы доучиться в гимназии, которая считалась старейшим учебным заведением России и давала солидное по тем временам образование. На учебу и житье он зарабатывал репетиторством и начал писать юмористические рассказы. В 1879 Антон Чехов успешно закончил гимназию, переехал в Москву, где поступил на медицинский факультет Московского университета. Семья Чеховых жила в этот период в удручающей бедности. Чтобы получить образование, Антону пришлось работать в различных журналах, где он помещал свои юмористические рассказы, подписываясь - «Антоша Чехонте».
Окончив университет в 1884 году и получив звание уездного врача, Чехов некоторое время занимался врачебной практикой. Чехов говорил в шутку: «Медицина - моя жена, литература - моя любовница», но время расставило акценты по-своему. Он продолжал писать рассказы, и вскоре вышла его первая книга. Весной 1886 года Чехов получил письмо от известного русского литератора Дмитрия Григоровича, где тот критиковал его за растрачивание таланта на «мелочишки». «Голодайте лучше, как мы в своё время голодали, поберегите ваши впечатления для труда обдуманного», - писал критик. Чехов прислушался к мудрому совету. В 1887 году ставится первая пьеса Чехова «Иванов» в популярном театре Корша. Реакция публики на премьере была очень страной: некоторые вскакивали с мест и топали ногами, некоторые громко аплодировали. В конце спектакля на галерке началось побоище. Но после этой премьеры Чехова признали как интересного драматурга. В 1888 году Чехова все больше мучает кашель. Его семья поселяется на даче помещиков Линтваревых, чтобы провести там весну и лето и поправить Антону Павловичу здоровье, но следующее лето было омрачено смертью брата писателя - Николая. Чехов очень сильно переживал, и вскоре после похорон уехал в Одессу, где гастролировал Малый театр. Там он познакомился с молодой артисткой Пановой, но роман свадьбой не закончился, несмотря на то, что его пытались сватать уже в Москве. Возможно, причиной была депрессия.
После Одессы Чехов едет в Ялту, где знакомится с сестрами Шавровыми, одна из которых, Елена, была писательницей. Чехов с ней впоследствии активно переписывается, дает профессиональные советы, старается помочь в издании произведений. Но и тут вечный холостяк ускользает прочь, активно принимаясь за литературную работу в Москве. Вскоре он пишет пьесу «Леший», которая потом была переименована в «Дядю Ваню». В 1890-х годах Чехов был самым читаемым писателем в России. Вдруг он принимает странное решение: ехать на Сахалин, остров каторжан. Он едет через всю страну, изучает жизнь каторжан и ссыльных. На Сахалине Чехов даже проводит перепись населения, составляет около 10 тысяч статистических карточек. Чехов посещает тюрьмы, подробно изучает их техническое и санитарное состояние, встречается и беседует со множеством людей. Эта поездка оставила неизгладимый след в душе молодого врача и писателя. Возвратившись в Москву, он пишет книгу «Остров Сахалин», «В ссылке». Написанная в 1892 году «Палата № б» наполнена протестом против тюремных порядков и стала высшей точкой в развитии критического реализма Чехова.
Жизнь в Москве после такого экзотического путешествия кажется Чехову скучной, и он вместе с другом Суворкиным едет в Европу: посетили Вену, Венецию, Флоренцию и Рим. В Италии писатель совершил восхождение на Везувий. В Монте-Карло Антон Павлович проигрывает в рулетку 900 франков, после чего едет в Париж, а затем возвращается в Россию, в Алексин, где младший брат Михаил снял дачу на берегу Оки. Вскоре Чеховы переезжают в великолепную усадьбу Богимово, с громадными комнатами, прекрасным садом, липовыми аллеями, прудами. Писатель был в восторге, он испытывал творческий подъем. Здесь была написана «Дуэль», систематизированы сахалинские заметки. Чехов работал до одиннадцати часов, потом шел в лес за грибами или на рыбалку, принимал гостей. В 1891/92 годах в России был неурожай и начался страшный голод. Чехов организовывал сборы пожертвований в пользу голодающих Нижегородской и Воронежской губерний, сам дважды выезжал туда. Он мечтает жить в деревне. Вскоре его мечта осуществилась, и он покупает имение в Мелихово (1892 год). С ним живут его сестры и мать с отцом, а также младший брат Михаил. Чехов обустраивает быт с огромным энтузиазмом и даже начинает вести дневник с отчетами о состоянии природы, о визитах гостей, приездах и отъездах родных. Он также работает земским врачом и во время холерной эпидемии обслуживает 25 деревень.
Чехов на свои средства открывает в Мелихове медицинский пункт, принимая множество больных и снабжая их лекарствами. Он строит 3 школы, и даже пожарный сарай. В Мелихове был постоянный хоровод гостей, и сам Антон Павлович неоднократно ездил в Москву. К сожалению, в 1998 году у Антона Чехова обострился туберкулез, и в 1898 писатель перебрался из поместья Мелихово в Ялту, где построил дом. Он с упоением занимался благоустройством участка, сажал деревья. В своем ялтинском домике встречался с Л. Н. Толстым, М. Горьким, И. А. Буниным, А. И. Куприным, И. И. Левитаном. В Ялте Чехов активно пишет повести и рассказы, и в 1899-1903 годах его произведения выходят в виде двухтомника. Также он неоднократно посещает другие города Крыма. В 1898 году на репетициях в Севастополе он знакомится с Ольгой Книппер, ведущей актрисой Московского Художественного театра, первой исполнительницей ролей в собственных пьесах. Они проводят вместе весь июль, и Чехов наконец решается на создание семьи. Вскоре они обвенчались.
Ольга везет мужа в Уфимскую губернию на кумыс, так как считает, что это помогает при чахотке. Болезнь все-таки прогрессирует, но, несмотря на слабость, Чехов продолжает писать, встречаться с людьми, помогать всем, кому только можно. «Я презираю лень, как презираю слабость и вялость душевных движений», - говорит он о себе. В 1902 году у беременной Книппер случается выкидыш. Впоследствии некоторые историки писали, что актриса изменила Чехову, и ребенок был не от него. В подтверждение они приводят следующие доказательства. Первое, согласно запискам доктора Шуровского, писатель вообще не мог иметь детей. Второе - некоторое несоответствие дат начала беременности и возможной близости пары. Кроме того, подтверждением могла быть некоторая холодность Чехова к возлюбленной в этот период. Видимо, он мог заподозрить неверность. В этот период он пишет: «Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждёшь» В 1904 году ставится последняя пьесы Чехова «Вишневый сад». Книппер играет в ней Раневскую. В мае 1904 года смертельно больной Чехов покидает Ялту и вместе с женой едет в Баденвейлер, знаменитый курорт на юге Германии. 15 июля во втором часу ночи Чехов почувствовал себя особенно плохо. Приехал врач, который уже не мог помочь. Чехов сказал твердо: «Я умираю» и попросил шампанского. Потом не торопясь осушил бокал, лег, повернувшись на левый бок, и вскоре умолк навсегда.

Гениальность (от лат. genius - дух) - удивительная, восхищающая окружающих способность человека творить, рождать новые идеи, находить верные решения. Гений - человек, «который на протяжении длительного периода времени выполняет огромную работу, оказывающую существенное влияние на других людей в течение многих лет» (Р. С. Элберт, 1975). Для гения характерны чрезвычайная творческая продуктивность, овладение культурным наследием прошлого и вместе с тем решительное преодоление устаревших норм и традиций. Гений, образно говоря, создает новую эпоху в своей сфере деятельности.

Чаще всего гении рождаются в феврале (зачатие в мае). Российский ученый Евгений Виноградов обработал демографическую статистику десяти европейских стран и вывел график рождаемости талантов. Результат получился однозначный - по количеству гениев всех времён и народов февраль является безусловным лидером.
Средний возраст родителей гениальных детей - мать 27, отец 38 лет.

По мнению Бориса Акунина​, есть три разных вида таланта, три вида гениальности: гений "гормональный", гений мастерства и гений возрастного угасания. Он пишет : "Очень часто яркий расцвет креативности совпадает с физиологическим расцветом. Такой талант можно назвать «гормональным». Это цветок пышный и красивый. То, на что не хватает ума или вкуса, художник запросто добирает чутьем, энергетикой, «химией», обаянием (бывает, что и отрицательным). Но в пожилом возрасте гормоны буйствовать перестают, верхнее чутье ослабевает, и остаются только технические навыки, которые, конечно, не пропьешь, однако от них и не захмелеешь. И выясняется, что вчерашний кумир неумен, нравственно несимпатичен, скучно тиражирует былые находки или же пускается в эксперименты, за которыми тягостно наблюдать. «Гормональный» гений очень похож на ослепительную красавицу, вся прелесть которой заключается во внешности и секс-магии. Старушки этого сорта часто являют собой депрессивную картину и, когда используют средства, которые когда-то безошибочно срабатывали, выходит только хуже. Для того, чтобы талантливый художник сохранил свою силу, необходимо, чтобы она опиралась не только на тестостерон, но еще на разум и сердце. Такой режиссер снимет свой лучший фильм и на седьмом десятке, как Ингмар Бергман, и даже на восьмом, как Акира Куросава. А если почувствует, что устал, то вовремя остановится, поскольку хватит ума и такта".

А : "Кроме гениальности «гормональной», каким-то не вполне понятным образом связанной с физиологическим расцветом, есть и гениальность противоположного вектора, связанная с возрастным угасанием. И этот вид талантливости, пожалуй, интереснее и оптимистичнее остальных. Бывает, что человек по-настоящему раскрывается в ту пору жизни, когда принято ставить на себе крест или, во всяком случае, подводить итоги. О будущем задумываться поздно, разве что, как говорится, приглядеть участок посуше.

Вот вам в качестве примера две судьбы. Первая - хрестоматийная, история «полковника Сандерса». Он беспримесный, злокачественный лузер. Рано осиротел, школу не закончил, с тринадцати лет зарабатывал на жизнь, еле перебивался. С огромным трудом заочно выучился на адвоката, но с треском вылетел из профессии после того, как прямо в зале суда поколотил собственного клиента. Ни на одной работе долго не удерживался. Несколько раз пытался создать бизнес и всё время прогорал. Единственное, что у него хорошо получалось - жарить цыплят. Сандерс изобрел новый способ их приготовления, открыл придорожный ресторанчик и даже начал сводить концы с концами, но судьба, казалось, решила доклевать бедолагу. Неподалеку проложили новую трассу, весь трафик перетек туда, и заведение разорилось.

Сандерсу к этому времени стукнуло уже шестьдесят пять. По-хорошему, ему полагалось бы признать свою жизнь окончательно незадавшейся и начать готовиться к переходу в мир более справедливый, нежели этот. Вместо этого старый неудачник придумал превратить свой метод «цыплятожарения» во франшизу и начал продавать ее по всей Америке. Так зародилась сеть «Кентаки фрайд чикен» - один из самых популярных фастфудов в мире. Дедушка стал очень богатым, пожил в свое удовольствие еще немало лет и ушел победителем, а напоследок учредил благотворительный фонд - это лучшая память, какую может оставить по себе богатый человек.

Вторая история - про американскую художницу, которую обычно называют «Бабуся Мозес» (Grandma Moses). Она родилась в 1860 году и прожила тяжелую, малорадостную жизнь. Была женой батрака, родила десять детей, половина которых умерли в младенчестве. В 67 лет овдовела. Интересное началось еще десять лет спустя, когда старая старушка из-за артрита лишилась возможности вышивать и решила писать картины. Собиралась дарить их родственникам и знакомым на Рождество и прочие праздники, чтобы не тратиться на подарки. Рисовать ее никто никогда не учил. Она вообще никакого образования кроме начального не имела. Поэтому малевала, как Бог на душу положит. А Он положил - не поскупился. Бабуся Мозес создала более тысячи полотен. Прославилась и разбогатела. Прожила сто один год. Сейчас считается классиком «наивного искусства». Ее работы висят в почтенных музеях, даже в Белом Доме.

Недавно мне подарили книгу Владимира Яковлева «Возраст счастья» - так она вся состоит из подобных реальных историй: про наших с вами современников, настоящая жизнь которых началась только в старости. Там я прочитал про русскую бабушку, вдруг обнаружившую в себе способности к айкидо, про американского дедушку, в 78 лет ставшего фокусником, и еще много всякого позитива.

Давайте же никогда, ни в каком возрасте и физическом состоянии, не хоронить себя раньше смерти, не говорить, что всё позади и что остается лишь кое-как дожить, доскрипеть. Давайте внимательно смотреть вокруг и внутрь себя. Очень возможно, что самые интересные открытия, как внешние, так и внутренние, жизнь приберегает на десерт.

Личностные качества великих людей, однако, не всегда образец для подражания. А.П. Чехов, по отзывам современников, был бабником и обожал публичные дома. В общем, "сора" было достаточно: "неважный врач, не слишком верный друг, почти ницшеанец и декадент, бросал все свое окружение в качестве прототипов в печку своих рассказов. Многие узнавали себя и обижались".

Гениальность, к сожалению, никак не связана с качествами порядочности человека. Когда А.С. Пушкин писал: "Гений и злодейство - две вещи несовместные", это красивое педагогическое внушение, но не научный факт. С другой стороны, если человек, выдающийся по способностям, будет вызывать у большинства окружающих негативные чувства, люди его способности принизят и к гениям его причислять не будут. Замечено: чаще причисляют к гениям тех выдающихся людей, которые имели создавать сокруг себя круг друзей и почитателей, которые, собственно, и начинали транслировать мнение о гениальности имярек.

Любопытно, Иммануил Кант в принципе был домоседом и не самым общительным человеком, но его известности как философа очень способствовали еженедельные приемы, которые он устраивал для образованной знати своего города. Аналогично, Борис Пастернак регулярно собирал в Переделкино веселые и вкусные застолья для большого круга писательской братии. Не у одного Пастернака было много отличных стихов, но общественное мнение подняло именно его. Дружить - полезно!

ЧЕХОВ: ВОН ИЗ ДОМА!

Одно из удивительнейших явлений русской литературы - её тесная связь с темой дома, воплощающего собой и семейную традицию, и государственные устои, и мораль; особенно любопытно почти полное отсутствие домашней темы у Чехова - или, верней, его устойчивое отвращение к домашней жизни, вечную тягу на простор из русских домов, где всегда тесно, душно, бездарно, где пахнет плохо, а живут нудно.

Единственное упоминание дома в названии чеховского текста - «Дом с мезонином», если не считать рассказа 1887 года «Дома» (не лучшего, не слишком известного, но ужасно милого, про то, как прокурор, отец-одиночка, воспитывает сына после смерти жены, а мальчик мягкий, слабый, весь как бы бархатный, и ему всего семь лет; и тут этот прокурор узнаёт от гувернантки, что Серёжа курил, и не знает, как провести с ним воспитательную беседу, чтобы он больше этого не делал. На верхнем этаже жилец ходит из угла в угол, словно у него зубы болят или совесть мучает, а за стеной играют бесконечные гаммы - и дом предстаёт местом, где человек менее всего дома, потому что в суде-то он знает, что говорить, а тут, со своими, всё непонятно и непредсказуемо и как-то особенно болезненно, хрупко, мучительно, словом; рассказ, как всегда у Чехова, без морали, без «идеи», но с точным ощущением, с нежным, горестным чувством и нескрываемым, вечным чеховским раздражением против всего на свете). «Дом с мезонином» в школе вообще избегают разбирать подробно, потому что в советскую концепцию чеховского творчества он решительно не вписывается, а другой не придумано. Тут можно до такого договориться, что Чехов предстанет врагом труда, ненавистником благотворительности, защитником творческой интеллигенции, которая хоть и одержима неуверенностью в себе, завистью, муками творчества и пр., но зато человечна, человечна! И она творит! А Лида со своей благотворительностью ходит по живым людям, норовя наступить побольнее, и нет ей радости ни от собственной красоты, ни от правого дела, ради которого она трудится. Да и не в художнике дело, он сам себе не нравится,- всё дело в Жене и маме, слабых (эта слабость постоянно подчёркивается - можно предложить классу подсчитать эпитеты), неуверенных, робких, добрых, верящих слепо и тоже беспомощно. «Мамочка, всё зависит от Воли Божией!» - вот и вся вера, но они не могут друг без друга, всё друг другу рассказывают, аукаются в саду...

И идеальный образ жизни, по Чехову,- это вовсе не труд, хотя Чуковский и повторяет в своём отличном, доказательном очерке, какой он был великий труженик, и сам он не без гордости повторял, что писал в молодости неутомимо; мы много знаем о том, как сам Чехов пытался облегчить жизнь мелиховским крестьянам,- но вот поди ж ты, не любил он всего этого! Без толку всё это, мы только добавляем звеньев к цепи, которой все в России скованы, а благотворительность ради самоуважения - гнуснейшее лицемерие, и Чехов разоблачает его с настоящей, ненаигранной, то и дело прорывающейся злостью. Он вообще - несмотря на приставшие определения вроде «гений такта»,- художник злой, не слишком снисходительный; и жалко ему всех, и бесят его все. В «Доме с мезонином» сказано заветное - не в том беда, что никто никого не понимает, не в оптимизме и не в пессимизме, а в том, что у девяноста из ста нет ума! Счастье - это когда с утра пришли из церкви, долго завтракают, никуда не спешат, аукаются в саду, обрызганном росой, и все праздны, веселы, молоды и сыты! А Лидия с её благими делами будет ассоциироваться у читателя с кусочком сыру, про который она твердит, диктуя: умеет Чехов привязать малоприятную деталь к нелюбимому персонажу. И Белокуров будет одышлив, сыроват, к нему навеки прилип пролитый соус, а Лида будет пахнуть кусочком сыру, и какой же прелестью и радостью будет на фоне всего этого Мисюсь со своими слабыми, тонкими руками, большим ртом и вечным смущением!

Опыт показывает, что большинство современных школьников понятия не имеют, что такое мезонин, даже если вдруг - тоже редкость - проводят лето на даче. Этак не годится. Наше дело объяснить им, что мезонин - декоративная, не имеющая прагматического смысла надстройка над жилой частью дома, что-то вроде отдельного такого балкончика. Чехов любит балконы, веранды, где много света и воздуха, любит украшательства, бессмысленные, прелестные, вроде мезонинов,- мезонин ведь гораздо лучше, невинней, трогательней, чем maison, как Мисюсь лучше Лиды. ДОМ как место несвободы, обязанностей, болезненных и мучительных связей ему чаще всего ненавистен. Для Толстого он убежище, для Достоевского недосягаемая мечта, и даже Опискин не может окончательно испортить село Степанчиково; для Тургенева дом - единственная основа в распадающемся мире, и любовь отцов к детям - последнее, на чём этот мир вообще может удержаться. Чехов бежит из дома, словно он пламенем охвачен (частая метафора у позднего Толстого, и бегство его более чем характерно - как и страшный финал этого бегства: рыбе из воды не убежать). У Чехова в доме душно, тесно, жарко: «После именинного обеда, с его восемью блюдами и бесконечными разговорами, жена именинника Ольга Михайловна пошла в сад. Обязанность непрерывно улыбаться и говорить, звон посуды, бестолковость прислуги, длинные обеденные антракты и корсет, который она надела, чтобы скрыть от гостей свою беременность, утомили её до изнеможения. Ей хотелось уйти подальше от дома» - вот и ему всю жизнь хотелось уйти подальше. Потому что дом - это тот же корсет, модель всей местной жизни, да и любой семейной жизни, тут Чехов исключений для России не делает: человек конца XIX века способен из любого дома себе устроить палату №6.

«Ни за что не остался бы тут жить... Главный, для кого всё тут делается,- это дьявол» - это о фабрике в «Случае из практики » (в это же самое время Куприн о фабрично-заводской жизни написал «Молоха», дьявол тут не просто так), и в самом деле все только мучают друг друга и мучаются сами. Нет в русской литературе другого писателя, у которого так была бы выражена клаустрофобия - и, соответственно, агорафилия, любовь к открытому пространству. Где хорошо Чехову? В степи. «Степь» - идеальный мир, образ рая, где всегда что-нибудь происходит, но не страшное, не унизительное, праздничное. Тут он, конечно, прямой наследник Гоголя, одержимого дорогой, не могущего удержаться ни под чьей крышей: вся «Степь» выросла из описания странствия Бульбы с сыновьями во второй главе, там, где «степь уже давно приняла их всех в свои зелёные объятия». Чеховские странствия, видимо, иной природы, он честно пытался завести себе помещичий быт, купил Мелихово - но и там, сколь ни грустно, ничего не вышло. В доказательство прекрасности мелиховской жизни сплошь и рядом приводят восторженное письмо старика Григоровича о том, как все они там резвились, и тьму других свидетельств о том, как Чехов всех к себе зазывал; но вот в чём штука - в дом, где хорошо, не зазывают. Гостей зовут туда, где друг с другом говорить не о чем. Чехов в собственной семье был одинок, норовил сбежать во флигель, где и написана «Чайка», с отцом чувствовал себя неловко, с матерью ему не о чем было говорить, как Базарову, он молчал, хмурился, жаловался на головную боль,- и как бы ни нравилось ему заниматься садом, но ведь это всё сад. А дом - чужое пространство, где он никогда не был в собственном смысле дома - с тех ещё пор, когда отец, Павел Егорович, тиранил всю семью, пока не прогорел. Но думается, что и прогоревши - тиранил.

Страшный отец, домостроевец-домостроитель,- важный чеховский лейтмотив. Наиболее отчётливо связь этих тем - отца и дома - высказалась в «Моей жизни», повести явно исповедальной, хотя исповедальность эта, как всегда, замаскирована; конечно, протагонист тут далеко не Чехов, да и есть в нём, пожалуй, некоторая душевная болезнь,- а кое-где мы слышим чеховский, ни на кого не похожий, усталый басок:

«Что это за бездарный человек! К сожалению, он был у нас единственным архитектором, и за последние пятнадцать-двадцать лет, на моей памяти, в городе не было построено ни одного порядочного дома. Когда ему заказывали план, то он обыкновенно чертил сначала зал и гостиную; как в былое время институтки могли танцевать только от печки, так и его художественная идея могла исходить и развиваться только от зала и гостиной. К ним он пририсовывал столовую, детскую, кабинет, соединяя комнаты дверями, и потом все они неизбежно оказывались проходными, и в каждой было по две, даже по три лишних двери. Должно быть, идея у него была неясная, крайне спутанная, куцая; всякий раз, точно чувствуя, что чего-то не хватает, он прибегал к разного рода пристройкам, присаживая их одну к другой, и я как сейчас вижу узкие сенцы, узкие коридорчики, кривые лестнички, ведущие в антресоли, где можно стоять только согнувшись и где вместо пола - три громадных ступени вроде банных полок; а кухня непременно под домом, со сводами и с кирпичным полом. У фасада упрямое, чёрствое выражение, линии сухие, робкие, крыша низкая, приплюснутая, а на толстых, точно сдобных трубах непременно проволочные колпаки с чёрными визгливыми флюгерами. И почему-то все эти, выстроенные отцом, дома, похожие друг на друга, смутно напоминали мне его цилиндр, его затылок, сухой и упрямый. С течением времени в городе к бездарности отца пригляделись, она укоренилась и стала нашим стилем».

Простите за обширную цитату, но уж очень она хороша и наглядна, и в самом деле - бездарность, ставшая стилем, изумительно характерна для нынешней России, мало изменившейся с чеховских времён. Метафора русской общественной мысли, которая начинает всегда с общих мест, с залы и гостиной, а потом лихорадочно пристраивает к ним поправки и адаптации, не имея ни генеральной концепции, ни сколько-нибудь внятной картины будущего,- тоже абсолютно точна. Архитектор всех этих домов, где нельзя жить,- отец героя, и не зря герой живёт в пристройке, как Чехов, только у Чехова хоть флигель был, а у этого сарай. Русская жизнь - это узкие коридорчики, сенцы и кривые лестницы, и оттуда хочется бежать, потому что там вдобавок нечисто, и запах этой нечистоты преследует всех; ужасней всего, впрочем, общественные места, присутствия, больницы,- но и в собственных домах все чужие друг другу, и ни у кого нет смелости начать новые отношения, вокруг которых построились бы новые, удобные для жизни семьи, пристойные дома, пресловутые медицинские пункты... Чехов больше всех современников написал о кризисе семьи, ни секунды не теоретизируя по этому поводу: ничто не названо, всё понятно.

Немудрено, что такой ненавистник семьи, как он, при попытке построить традиционную семью потерпел крах: они жили с женой даже не на два дома, а на два города. Иной скажет, что это и есть счастливая, свободная семья нового типа,- но Чехов в Ялте тосковал, с женой часто ссорился, знал об её изменах и не радовался им, естественно, хотя пуританином в молодости отнюдь не был... Чехову важны были не традиционные и не новаторские, а честные отношения,- но беда в том, что в тогдашней России не было решительно ничего честного: все беспрерывно позировали и врали. Последние двадцать лет золотого XIX века запомнились всем как период окончательного и унылого падения нравов (это они, конечно, ещё окончательного не видели,- но вообще деградация была заметная, крутая, стоит сравнить «Анну Каренину» с «Воскресением», не в смысле художественного качества, неизменно высокого, а в смысле атмосферы). В чеховских домах, безвкусно обставленных (вспомним претензии на артистизм и стиль в «Попрыгунье»), тесных, нудных,- постоянно врут и постоянно мечтают убежать, отлично понимая, что не тронутся с места. Только Надя уезжает в его предсмертной «Невесте» - но мрачной иронией звучит родная фраза о том, что она покинула город - «как полагала, навсегда». Это она так полагала - но куда же убежишь?

Мне, чеховскому соседу (наша дача от Мелихова в десяти километрах), всегда казался странным «Крыжовник»: мораль его произносит малоприятный Чимша-Гималайский, как часто бывает у Чехова, любящего вкладывать заветные мысли, для пущей амбивалентности, в уста людей скучных или откровенно придурковатых. Ну представим себе, если никто не будет растить крыжовника; если рядом с каждым счастливцем будет стоять человек с молоточком и, напоминая о несчастных, тюк его по голове! Но ничего не поделаешь - собственный домашний идеал, собственная мечта об at home, которая и Пушкина тешила в последние годы,- осмеиваются в «Крыжовнике» со всей решительностью. Здесь Чехов, несомненно, сводит счёты с собственной мечтой о помещичьей утопии, и Мелихово было продано - уж конечно, не только потому, что понадобилось переезжать в Ялту; идея любого хозяйствования Чехову абсолютно чужда, потому что человек - хозяин всей земли, а не жалкого куска её. Мечтать о крыжовнике очень мило - особенно после века великих строек, и в советской интеллигенции не просто так проснулась мечта о покое, о садоводческом товариществе, о тихой работе на земле, куда не посмеет сунуть носа государство; но «Крыжовник» писался до советских дач, он писался о мечте мещан подворянствовать, о Лопахиных, скупающих земли; и хотя Лопахин будет покультурней героя «Крыжовника», суть его та же, помещичья, домостроительская. Старый дом, по Чехову,- гроб, который заколачивают, в котором забывают Фирса; но ведь и дом, который выстроит Лопахин, будет не лучше, потому что откуда Лопахину взять другие отношения и другой идеал? Чехов понятия не имеет, как будет выглядеть «лет через пятьдесят» прекрасный новый мир, предсказанный в «Доме с мезонином»; впрочем, в одном он не ошибся. Он предсказал, что в этом новом мире люди не будут мучиться над проклятыми вопросами, которые томили чеховское рефлексирующее и бездеятельное поколение; он не ошибся - они мучились над куда более примитивными вопросами, им уже было не до того, чем терзались восьмидесятники. Вот только об этом ли мечтал Чехов, который, при всей своей ненависти к мещанским домам восьмидесятых, совсем иначе взглянул бы на них, хоть раз побывав в казарме?

Впрочем, был у него и тюремный опыт - не зря же он поехал на Сахалин; сам не сидел, но тюремный быт узнал досконально и описал с невероятной силой отвращения. Поездка его на Сахалин имела, конечно, вполне рациональную природу - это было жертвоприношение вроде того, что описал Тарковский в последнем фильме, самом тонком и точном, до сих пор немногими понятом. Когда чувство обречённости этого самого мещанского уюта становится слишком непобедимым, невыносимым, неотгоняемым, когда этот самый мещанский дом, трижды проклинаемый, начинает казаться единственной крепостью против надвигающейся бури,- есть резон выйти этой буре навстречу, в надежде, может быть, умилостивить её. И он отправился на край России, в самый страшный её угол - только для того, думается, чтобы задобрить судьбу, не допустить превращения всей России в этот угол. Жертва не была принята, превращение совершилось, остров Сахалин расползся по доброй половине страны, превратившись в архипелаг ГУЛАГ,- но самое удивительное, что Чехов и после этой поездки не полюбил дома, не оценил уюта. Может быть, потому, что хрупкость убежищ стала для него ещё очевиднее - а после всего увиденного верить в надежность какого-либо частного спасения он уже не мог. На Сахалине Чехов увидел Россию ХХ века - а может быть, ту самую Россию вне времени, которая всё время стремится прорваться сквозь «блистательный покров» культуры (Мандельштам); после этого утопия дома казалась ему с его безжалостным зрением вовсе уж смешной.

Дети - и не только дети - могут спросить: а как же Ванька Жуков, пишущий письмо на деревню дедушке? Разве этот деревенский дом - не рай? Так вы задумайтесь, дети, какому Дедушке он пишет письмо. «Ванька» - рассказ в жанре молитвы, и отправлено это письмо в никуда, как всякая молитва, в безумной, иррациональной и всё-таки неубиваемой надежде на ответ. У того Дедушки, разумеется, хорошо. В Его дом Чехов и вернулся так рано - где-то там же неподалёку расположена и Москва трёх сестёр,- но значит ли это, что другого дома у человека нет?

Отсюда уже шаг до горьковского отрицания человека как проекта - и, думается, Чехов в этом отрицании был решительней Горького, но, в отличие от него, ничего не говорил прямо. И лишь по контрасту семейной духоты и вольной, цветущей степи творческого одиночества можем мы догадываться о том, что он любил и чего желал.